Василий Байбаков насмотрел нору бобра у старого моста на Морочанке. Ему страсть как не терпится испытать колдовскую силу бобровой струи на деле. Жена его, Машутка, — бой-баба, в две руки не обхватишь. Го-ря-чая!
— Струя струей, да и от шапки грех отказываться, все-таки бобр, — размышлял Вася, — и мясцо целебное.
Конечно, зверя можно подкараулить и добыть одним выстрелом. Но зачем ему решето вместо шкуры? А потому из прочной проволоки Байбаков связал вместительный сачок, пристроил к нему надежную рукоять. Наподобие штыка заточил арматурный прут.
— Собирайся, Маша, вечер что надо, только одевайся как можно теплее. Ноябрь — не июнь, да и мотоцикл — не «Жигули».
От семи одежек да широченной фуфайки поверх Маша напоминала огромную дежку. Как ни пыхтела, а в коляску не втиснулась.
— Ничего, — успокоил супруг, — садись сзади, да мышцами, мышцами шевели, чтобы не замерзнуть. Я гнать не буду.
На Морочи Василий опустил нехитрую снасть против подводного выхода из норы и передал сачок супруге.
— Становись удобнее, ноги расставляй шире, да держи сак покрепче, сейчас я его выпорю.
И Маша намертво сцепила овчинные рукавицы на деревяшке. Сам бобролов арматурой стал прощупывать нору.
Знать, охотник и на самом деле угодил острием бобру в то место, где у него струя: ибо зверь с такой силой влетел в западню, что Маша, не удержав снасть, потеряла равновесие и полетела в Морочанку. Еле выволок ее Василий из ноябрьской купели. А дома долго растирал скипидаром широкую Машину поясницу.
— Струю ему, струю захотелось, — кряхтела оттаявшая супруга. — Поменьше бы по охотам шлялся, хоть бы один выходной со мною побыл, — ворчала она, с присвистом прихлебывая пятую чашку чая. — Тогда и струя не понадобилась бы.
